«Ашхабадский вор», Александр Бушков

Или вам хочется в припадке недоверчивости разбросать угольную кучу, прощупать солому на нарах, забраться под нары и там всё простучать? Если хочется – действуйте. Но может быть, вам следует призадуматься, мон шер, а на своём ли вы сейчас месте, не стоит ли вам сменить профессию и податься в таможенники, в вахтёры, в контролёры ИТУ, где вы с вашей манией подозрительности придётесь как нельзя ко двору?

Алексей Карташ курил, обдуваемый железнодорожным ветром. Ветром, состоящим из скорости, тепловозного дыма и господствующих на пересекаемой местности запахов. Чуть высунувшись в проём, видишь весь грузовой состав, изогнувшийся на длинном, в несколько километров повороте.

Колёса навязывали мыслям свой ритм.

Да, ещё неделю назад Карташ думать не думал, что сломает свою прежнюю жизнь, как сучок об колено.

Разом перечеркнёт все достижения тридцати с гаком лет ради сомнительного и ещё далеко не оформленного счастья.

Сейчас трудно оценить правильность сделанного выбора. Остаётся лишь констатировать, что выбор сделан.

Выбор же у них был, как у тех витязей из былин: направо пойдёшь – голову не сносить, налево поскачешь убитым быть, а прямо – «кирпич», проезд закрыт…

Алексей Карташ курил, облокотясь о защитную доску, и созерцал мелькающие просторы. Просторы, кстати, кардинально изменились за прошедшие пять дней пути. Ещё пять дней назад им сопутствовала тайга, тайга, ещё раз тайга, мелькнут раз в сто километров населённые пункты – и снова тайга. Три дня назад пошла лесостепь, потом степь. Сейчас – полупустыня. А скоро плавно и незаметно полупустыня перейдёт в собственно пустыню.

Короче говоря, погода была приемлемая, путешествие было увлекательное, а настроение… да нет, не поганое, не скверное… неопределённое, что ли, подвешенное – среднее между никаким и унылым.

– Эй, мужская часть населения! Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста!

Карташ загасил окурок о подошву «вьетнамки» и только после этого щелчком отправил его скакать по насыпи (доводилось ему видеть лесные пожары, верховые и низовые, так что совершенно незачем устраивать из-за своей лени беду для людей и зверья).

– Железнодорожная идиллия, – сказал он, присаживаясь к столу, то есть к овощным ящикам, застеленным газетами и сервированным алюминиевыми кружками и ложками. И потёр ладони, как говаривали в стародавние времена – в предвкушении вкушения.

– А что, так бы ехал и ехал, – Пётр Гриневский по прозвищу Таксист, не по собственной воле беглый зэк, пять минут назад проснулся, слез с самодельных, нар, на его лице ещё не разгладились вмятины от складок бушлата, заменяющего подушку. Сейчас Гриневский, раздевшись до пояса, сам себе поливал на спину из пластиковой бутыли.

– Эх, кабы не было цели и необходимости, я бы так за милую душу покочевал с месяц, – говорил он, отфыркиваясь. – Чтоб волей продышаться. Когда таким манером цыганствуешь, как в песне поётся, по просторам нашей сказочной страны, от города к городу и нигде не задерживаясь, мимо деревень, заводов, лагерей, мимо всяко разного начальства… – он оторвал от лица мокрое вафельное полотенце, – волю вдыхаешь полной грудью…

– Тебе что, воли не хватало? – Карташ нарезал хлеб.

– Вроде, расконвоированным ходил, хавал прилично, в работе не переламывался. Ясно, что не только для других, но и для себя провозил это дело, – он щёлкнул себя по горлу. – Опять же, по агентурным данным, бывая в посёлке Парма, обязательно заезжал к одной и той же женщине, у которой проводил от получаса до нескольких часов. Короче, по зоновским меркам жил не тужил, лафово кантовался. Так что, может, не надо этого надрыва, может, не надо рубаху на груди рвать и слезу давить?

– Тебе не понять, начальник, – Гриневский потемнел лицом. – Да, правильно, хавал я нормалёк. В смысле выпить опять же никаких проблем. Но – хавал, а не ел.

Да, была у меня женщина в посёлке. Но когда я с нею… был, то думал про жену и хотел жену. Понимаешь?

– Кто из нас делает, что хочет?! – Карташ бросил резать хлеб, резким ударом вогнал нож в доски овощного ящика. – Или ты один такой! А то, что ты сейчас мне тут… говоришь – это дешёвый перепев тюремных баллад. «Ах, воля вольная, как я любил тебя!» и так далее, – он заметно заводился. – Не надо было за решётку попадать! И не свисти мне, что от сумы да от тюрьмы… Фигня и чушь! А твоя история, как ты знаешь, мне известна. Ты однажды рискнул, понимая, что последствия непредсказуемы. Как монетку кинул. Хотел орла – да выпала решка. Решётка, то бишь. И некого тут винить. Виноватых без вины не бывает… Хватит, может, а, Таксист? Уехали уже от твоей зоновской жизни… да заодно и от моей офицерской уехали, за сотни километров. – Алексей с силой потёр лицо и проговорил почти устало:

– Давай уж обходиться без «гражданинов начальников» и «таксистов». Ты – Пётр, я – Алексей. Мы, как альпинисты, в одной связке, и нас должно волновать только наше настоящее и наше будущее. Забудь ты эти зоновские примочки. Вот, например, мог бы попросить меня или Машу полить на тебя водой. Но ведь тебе, блин, просить нельзя, в падлу. Не верь, типа, не бойся, не проси…