Гарнитура:GeorgiaVerdanaArial
Цвет фона: Режим чтения: F11 | Добавить закладку: Ctrl+D
«Персик», Элизабет Адлер
МОЕЙ ДОЧЕРИ АНАБЕЛЛЕ,
С ЛЮБОВЬЮ
ЧАСТЬ I
1
Айова, Соединенные Штаты, 1932
Ночь была черной, без сияния луны, без единой звездочки, а холодный ветер пронизывал поля, шелестя грустной журчащей колыбельной.
Девушка была молода. Ее дешевенькое легкое летнее платьице липло к тоненькому телу, задираясь и обнажая ноги, когда она с трудом выбиралась из машины со своей ношей.
Стоя на дороге, девушка с сомнением смотрела на посыпанный гравием подъезд для машины. Она смогла различить только очертания большого здания, освещенного единственной мигающей лампочкой.
– Иди. Поторопись, пожалуйста, – скомандовал мужской голос из машины. – Сделай это, и давай выбираться отсюда.
Спотыкаясь на высоких каблуках, девушка прошла по дорожке, часто дыша, крепко прижимая сверток к себе, резко втянула в себя воздух от боли, подвернув лодыжку на зыбком гравии.
Путь, который отрежет ее от будущего, казался бесконечным. Лампа неожиданно осветила ступеньки. Дрожа, она положила свою ношу, поправила голубое одеяло и проверила булавку, скалывающую его. Подняв глаза, девушка прочитала надпись, сделанную металлическими буквами: «Мэддокский благотворительный приют. Основан в 1885 году». Ее взгляд упал на неподвижный голубой сверток.
– Никаких записок, – предупредил мужчина, – никаких пометок, иначе они смогут выследить тебя.
Ветер насквозь пронизывал ее, и она с сомнением взглянула на полированный латунный дверной колокольчик. Можно было бы позвонить и убежать, прежде чем кто-нибудь ответит. Но вдруг она не успеет?
Свет лампы выхватил бледные ноги и пурпурные туфельки на шпильках, когда девушка повернулась и побежала, легко и быстро, обратно по дорожке, к машине, к любовнику. Она была свободна.
Внезапный рев мотора разбудил ребенка. Вырываясь из кокона своих одеял, он начал пищать, тоненький звук становился все громче и громче, пока не перешел в плач. Великий плач гнева.
Две женщины во фланелевых ночных сорочках и папильотках отодвинули массивные задвижки и открыли дверь.
– Еще один ребенок, – сказала одна из них.
– Третий в этом месяце; что мы будем делать с ними? Людям не следует рожать детей, которых они не хотят, – проворчала вторая, наклоняясь, чтобы поднять пищащий сверток. – О, Боже, этот принесет нам много хлопот, послушай, как он кричит.
– Я позвоню в полицию, – сказала вторая, – она не могла далеко уйти.
– Я слышала звук отъезжающей машины. Думаю, что мать уже достаточно далеко. Мы слишком близко находимся от границы округа – они, должно быть, подумали об этом, когда строили приют в этом месте. Нам подбрасывают незаконнорожденных с четырех округов, и найти их матерей невозможно. Ну, ладно, кто это – мальчик или девочка?
Женщина расколола одеяло и подняла все еще плачущего, с красным личиком ребенка.
– Мальчик, – сказала она, – не больше двух дней от роду.
– Нам лучше взять его наверх и дать ему бутылочку с молоком. Может быть он перестанет плакать, а то всех разбудит.
Завернув малыша в одеяло, женщины пошли через холодный темный холл.
– Как мы назовем его? – спросила одна другую, поднимаясь по незастланной ковром лестнице.
– Ноэль, – решительно ответила женщина.
– Но сейчас апрель! – запротестовала другая. – Ноэль – имя, которое дается детям, появившимся на свет на Рождество.
Хриплый смех женщины раздался в темноте.
– Так пусть у него будет рождественское имя. Здесь кратчайший путь к Рождеству.
2
Флорида, Соединенные Штаты, 1934
Комната Эмилии де Курмон была освещена отблеском великолепного флоридского рассвета, обещающего еще один золотой день. Осторожно закрывая за собой дверь, Жерар остановился, пытаясь разобраться в сумбуре запахов, витающих в комнате. Любимые духи Эмилии, небрежно открытые, в большом хрустальном флаконе, которые он купил ей во время их последней поездки в Париж, серо-желтый кувшин с увядающими цветами, невесомые лепестки рассыпались, как конфетти, по мягкому ворсу персидского ковра, и аромат зеленого сада, доносимый легким утренним ветерком из открытого окна.
Прелестная детская кроватка, украшенная белыми кружевными оборками, стояла рядом с кроватью Эмилии. Ступая как можно тише, чтобы не побеспокоить жену и ребенка, он всматривался в маленький розовый комочек, свою дочку.
Безупречные веки с забавно длинной дугой светлых на кончиках ресниц, затрепетали, словно она знала, что отец смотрит на нее, и их взгляды встретились. У дочери были глубокие темно-голубые глаза, определенно, глаза ее дедушки, но, в отличие от глаз Месье, совершенно невинные.